Неточные совпадения
Мало-помалу она утихла, но все еще не
подымала ко мне своего
лица. Раза два, мельком, ее глаза скользнули по моему
лицу, и в них было столько мягкости и какого-то пугливого и снова прятавшегося чувства. Наконец она покраснела и улыбнулась.
А между прочим,
я хотел объяснить вам, что у
меня именно есть черта в характере, которую вы еще не знали, — это ненависть
ко всем этим пошлым, ничего не стоящим наивностям и пасторалям, и одно из самых пикантных для
меня наслаждений всегда было прикинуться сначала самому на этот лад, войти в этот тон, обласкать, ободрить какого-нибудь вечно юного Шиллера и потом вдруг сразу огорошить его; вдруг
поднять перед ним маску и из восторженного
лица сделать ему гримасу, показать ему язык именно в ту минуту, когда он менее всего ожидает этого сюрприза.
Очнулся — уже стоя перед Ним, и
мне страшно
поднять глаза: вижу только Его огромные, чугунные руки — на коленях. Эти руки давили Его самого, подгибали колени. Он медленно шевелил пальцами.
Лицо — где-то в тумане, вверху, и будто вот только потому, что голос Его доходил
ко мне с такой высоты, — он не гремел как гром, не оглушал
меня, а все же был похож на обыкновенный человеческий голос.
Он быстро подошел
ко мне и положил
мне на плечо тяжелую руку.
Я с усилием
поднял голову и взглянул вверх.
Лицо отца было бледно. Складка боли, которая со смерти матери залегла у него между бровями, не разгладилась и теперь, но глаза горели гневом.
Я весь съежился. Из этих глаз, глаз отца, глянуло на
меня, как
мне показалось, безумие или… ненависть.
Как
я пробормотал сцену, уж не помню; подходит он
ко мне,
лица человеческого нет, зверь зверем; взял
меня левой рукой за ворот,
поднял на воздух; а правой как размахнется да кулаком
меня по затылку как хватит…
В
лице ее были страх и ненависть
ко мне, к врагу, как у крысы, когда
поднимают мышеловку, в которую она попалась.
Не тут-то было. Он ураганом ворвался
ко мне в номер, облобызал
меня со стремительной радостью,
поднял на руках с кровати, как ребенка, еще раз облобызал и принялся тормошить. На него невозможно было сердиться. С мороза от него так вкусно пахло яблоками и еще чем-то здоровым, крепким, усы и борода были мокры,
лицо горело свежим румянцем, глаза блестели.
Это была бабушка, ослепшая от слез после побега моего отца из аула. Бабушка протянула
ко мне слабые старческие руки и стала водить пальцами по моему
лицу, ощупывая каждую черту. Ее
лицо, вначале бесстрастно-внимательное, какими бывают
лица слепых, вдруг озарилось светом, счастливой улыбкой. Из незрячих глаз полились слезы. Она обхватила руками мою голову и, прижав ее к своей иссохшей груди, восклицала,
подняв угасший взгляд к небу...
Он
поднимает ко мне бледное и прекрасное
лицо… (Непременно прекрасное… Юлико, король моей фантазии, не может обладать длинным носом и мышиными глазками настоящего Юлико.)
Я читаю в его
лице смертельный ужас.
Поднял ко мне лохматое
лицо, лукаво подмигнул и засмеялся. Кто-то пробежал мимо в темноту.
Мы согласились, и городовой Мухолов познакомил
меня с одним из таких старцев. Старец этот оказался графом Тощим и вчера поутру явился
ко мне на квартиру в сопровождении лакея и городового Мухолова, который по этому случаю был в статском платье. Разумеется,
я принял графа в генеральшиных комнатах, испросив у ней на это разрешение, и она несказанно удивилась, что
меня посещают такие знатные
лица. Это высоко, высоко
подняло меня в ее глазах.
На реке и кое-где на лугу поднимался туман. Высокие, узкие клочья тумана, густые и белые, как молоко, бродили над рекой, заслоняя отражения звезд и цепляясь за ивы. Они каждую минуту меняли свой вид и казалось, что одни обнимались, другие кланялись, третьи
поднимали к небу свои руки с широкими поповскими рукавами, как будто молились… Вероятно, они навели Дмитрия Петровича на мысль о привидениях и покойниках, потому что он обернулся
ко мне лицом и спросил, грустно улыбаясь...
Ну, вот
я зову его: поди! поди сюда
ко мне!» И Глаша, сделав нетерпеливое движение,
подняла глаза и, еще раз выкрикнув со слезами: «поди,
я зову тебя!» — вся вздрогнула: по тот бок низенького частокола в соседнем огороде стоял невзрачный молодой человек лет двадцати двух с тупым румяным
лицом и щелушил подсолнух.